– Так прорвемся силой, черт возьми! – загремелКаюзак, потрясая кулачищем. – После этой штучки со снотворным меня так итянет проломить парочку голов, а если повезет, то и дюжину…

– Не стоит этого делать, сэр, – сказал Кромвель сочень серьезным видом. – Не забывайте, чтобы выйти в открытое море, вамеще долго придется плыть по Темзе… Верховые опередят вас берегом, и в устьереки вас встретят военные суда…

– Что же делать? – воскликнул д’Артаньян. – Унас катастрофически нет времени, нам необходимо попасть домой как можно скорее…

– Вы знаете, у меня, кажется, появилась неплохаяидея, – с таинственным видом признался Оливер Кромвель. – Я дружу сУиллом Шакспуром, частенько бываю в его театре, и за кулисами тоже… Честноеслово, это нешуточный шанс! Идемте быстрее!

Как ни ломал голову д’Артаньян, он так и в толк не взял,каким же именно образом Уилл Шакспур и его театр помогут скрыться из Англии –разве что Шакспур и есть сам король, переодетым выступающий в роли авторатеатральных пьес и комедианта, и он, внезапно обретя благородство ибеспристрастие, урезонит зарвавшегося фаворита. Но мысль эта была насквозьидиотской: случалось, конечно, что короли переодетыми странствовали срединарода, но Шакспур почти что старик, а Карл совсем молод, так что они никак немогут оказаться одним и тем же лицом…

С расспросами д’Артаньян к своему проводнику не приставал,хорошо помня гасконскую пословицу: если тебе искренне делают добро, не стоитнавязчиво интересоваться подробностями… Достаточно и того, что Оливеру Кромвелюможно верить, он показал себя настоящим другом…

Они подошли к театру под названием «Глобус» – несколькостранному зданию примерно двадцатиугольной формы, и Кромвель уверенно распахнулзаднюю дверь, выходившую на пыльный пустырь с коновязями. Провел их узенькимитемными коридорчиками в комнату, где по углам стояли деревянные мечи,покрашенные так мастерски, что издали казались стальными, вдоль одной из стенвисели пестрыми грудами сценические костюмы, а за единственным столом,прислонившись спиной к стене, восседал Уилл Шакспур собственной персоной.Ничуть не удивившись внезапному и многолюдному наплыву гостей, он звучновозгласил:

– Храм искусства приветствует вас, о многохлопотные исуетливые труженики плаща, шпаги и интриги! Забудьте же на миг о своих тайныхделах и удостойте компанией ничтожного актеришку!

Эта патетика сразу показалась д’Артаньяну странной – вовремя их незабываемой вечеринки в «Кабаньей голове» Уилл держался и изъяснялсясовершенно по-другому, как всякий нормальный человек, – но гасконец тут жепонял причину необычного тона: перед Шакспуром стояла бутылка, где содержимогооставалось на три пальца, не более, а в воздухе чуткий нос д’Артаньяна моментальноуловил запах жуткой жидкости под названием уиски. Выражаясь не сценически, аобыденно, комедиант влил в себя изрядное количество спиритуса.

Однако Кромвель вовсе не выглядел разочарованным. Ободряющекивнув д’Артаньяну, он тихонько пояснил:

– Все в порядке, Дэртэньен. Бывает такое с Уиллом.Каждый раз, когда новая пьеса пройдет с успехом, автор позволяет себе, как онвыражается, отмякнуть телом и душою. По-театральному это именуется «премьера».

– Ну, я бы тоже напился, и, быть может, дажеуиски, – так же тихо ответил д’Артаньян. – Если бы написал такуюскладную пьесу и зрители мне, как это говорится, аплодисментировали вместотого, чтобы закидать гнилыми помидорами и прогнать со сцены… Но в состоянии лион…

– В состоянии, – заверил Кромвель. – Уиллсейчас на том участке пути, когда его рассудок еще остается здравым и острым,вот разве что его манера выражаться обретает прямо-таки сценическую пышность…Мы успели как раз вовремя. Сейчас я введу его в курс дела и попрошу совета…

Не мешкая, он подошел к сосредоточенно наполнявшему свойстакан поэту и зашептал ему что-то на ухо. Длилось это долго. Шакспур,озабоченно хмуря густые брови и печально шевеля усами, слушал столь внимательнои сосредоточенно, что даже позабыл опрокинуть в рот полный стакан, чьесодержимое в таком количестве наверняка бы сшибло с ног непривычного жителяконтинента.

Однако он это сделал сразу, едва Кромвель замолчал иотступил на шаг. Осушил стакан столь залихватски, что д’Артаньян завистливопоморщился: зря он столь самонадеянно полагал, что никто не умеет пить так, какфранцузские гвардейцы, в те времена он об уиски и слыхом не слыхивал…

– Ну что же, – сказал Уилл звучно. – Да будетпозволено скромному комедианту внести свою лепту в одно из тех загадочныхсобытий, что порою будоражат…

– Уилл, умоляю вас, будьте проще! – воскликнулКромвель. – У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон,и в первую очередь – порты…

– Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этоготребует дело, – неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился наопустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. – Не хотите листаканчик, Дэртэньен?

– Если только маленький, – осторожно сказалд’Артаньян. – Благодарю вас… Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь?

– А это, следовательно, против Бекингэма? –спросил Уилл.

– Не то слово, – сказал д’Артаньян, отставивпустой стаканчик.

– Тогда сам бог велел вам помочь, – сказал Уиллзлорадно. – Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, негнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. Ибез того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеимикоролевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера… Когда молодаякоролева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответилей нагло: «У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили…»

– Сказать это дочери Генриха Наваррского? –скрипнул зубами д’Артаньян. – Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и егождет превеликий конфуз… не Париж, конечно, а Бекингэма чертова!

– Послушайте, Дэртэньен, – сказал Шакспурнеожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. – Мы вот тут болтаем, и я квам присматриваюсь… Вы, должно быть, еще почти что и не бреете бороду?

– Да не растет как-то, – смущенно созналсяд’Артаньян. – С усами обстоит еще более-менее пристойно, а вот борода…

– Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы…

«Эге-ге! – подумал д’Артаньян. – Уж не питает лимолодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов ипьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их…»

И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развитиясобытий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводивв воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспурпродолжал:

– Послушайте, Дэртэньен… Вам очень дороги ваши усы?